«Курьер. Среда. Бердск» продолжает публиковать воспоминания бердчанина-фронтовика Вячеслава Черноголовкова. Его записи — это уникальный материал по истории страны. По его воспоминаниям можно узнать реальную деревенскую жизнь начала 20 века, подлинные события Великой Отечественной войны, восстановление СССР после военного лихолетия. Мы искренне благодарим Вячеслава Кузьмича за то, что он оставил потомкам целую книгу о своей жизни, в которой, как в капле воды, отражается целая эпоха, судьба не одного поколения советских людей.
Снова дома
У большинства из нас подходил срок призыва в армию, исполнилось по 18 лет. Приписаны мы все в военкомате Череповца. Я возвратился в семью дяди. Меня в первую очередь обработали по всем правилам, сняли буквально всё бельё, под бритву обработали волосы на голове и под мышками. Всё старое бельё забросили под пол. Помыли в городской бане. На ночь приготовили мне койку с настоящей постелью, простынями, одеялом.
Всё лето мы спали на еловых ветках, в лучшем случае на соломе. При таком блаженном сне на настоящей постели я первый раз после детских лет обмочился в постели. Больше за всю жизнь у меня таких казусов не случалось. Проснулся я рано, старался как-то подсушить всё, но не успел, стали просыпаться сестра и дядя. Койку я заправил сам, но сестра после завтрака стала прихорашивать мою заправку. Она, конечно, обнаружила мои грехи, но никому ничего не сказала, в том числе и мне. К вечеру всё подсохло.
Брат сгинул, дядя умер
Из нашей семьи за это время ушёл на фронт мой двоюродный брат Толя. В это время он учился в физкультурном техникуме в Ленинграде. Родители получили от него первое и последнее письмо. В письме Толя сообщал, что он вступил в комсомол и добровольно со всей группой ушел на фронт. Больше писем не было. Из рассказов какой-то нашей дальней родственницы (она пережила полностью всю блокаду в Ленинграде) следует, что отряд добровольцев в полном составе был направлен по тылам врага в Финляндию.
Мне довелось прочитать одну небольшую книжонку с описанием действия отряда в тылу противника. Почему-то мне думается, что именно в этом отряде и был мой брат. Отряд погиб в полном составе. Среди них был и мой брат. Во время Отечественной войны на пути нашего подразделения, в лесу, среди болот мы обнаружили провалившуюся яму в грунте. После тщательного осмотра обнаружили и заграждения из колючей проволоки. Последнее заграждение было в радиусе метров 500 вокруг этой ямы. Мне почему-то в голову впала мысль, что это братская могила, в которой покоится и прах моего брата Толи.
Дядя мой стал ежедневно пить, ко мне относился очень жалостно. Мне кажется, что он уже знал о судьбе моего отца. Получку он приносил всю домой, пьянствовал на подработанные в неурочное время деньги. Когда был трезвым, приносил с собой домашнюю работу - составлял сметы. К этой работе и меня вечерами привлекал.
В техникуме я больше не учился. В октябре дядя заплатил взнос 200 рублей в школу шоферов краткосрочных за моё обучение. Курсы я сумел закончить, но настоящие права на самостоятельное управление автомобилем выдавались после отработки шести месяцев стажером шофёра. Автомашин тогда было очень мало: «газик» и ЗиЛ, да и большинство из тех, что были раньше в городе, мобилизованы.
В конце декабря дядя умер.
Сын врага народа
В первой половине января 1942 года мне вручили повестку в военкомат. В то время в Череповец было эвакуировано Липецкое пехотное училище, меня направили на комиссию. Мандатную комиссию возглавлял командир училища. Первый вопрос мне был задан: «Хочешь ли ты быть командиром Советской армии?». Я ответил, что хочу, только в технических войсках. Командир раскрыл поданную ему в руки мою анкету.
В любых документах я писал только правду. Он увидел запись в анкете, что мой отец был осуждён по 58-й статье и больше вопросов не задавал, в училище я не мог быть принят. Таких отсортированных, как я, набралось с десяток человек. На другой день нас отправили в Вологду в 34-й запасной стрелковый полк, там формировались маршевые роты для отправки на фронт. Меня зачислили в роту станковых пулемётчиков.
Разместили нас в зданиях бывшего льнокомбината. В мирное время в этих зданиях стояли различные станки. Здания были довольно больших размеров. Переодели всех в военную форму, бывшую в употреблении, привезённую из госпиталей. Выдали каждому мешок, в них сложили все свои гражданские одежды, валенки, подписали на мешках чернильными карандашами свои домашние адреса. Потом их все разослали почтой домой по указанным адресам.
Маршевые роты
Я первый раз в жизни надел на ноги ботинки и обмотал ногу двухметровыми обмотками. Одежда, в том числе и шинель, были по размеру не подогнаны. В казармах установлены двухъярусные деревянные «кровати». Теоретические занятия – изучение оружия, сборка и разборка оружия, изучение уставов воинских, политзанятия проводились в этих же казармах. Столовая размещалась в отдельном корпусе. Строевые занятия проходили на улице.
Стрельбы учебные проводились на стрельбище в 3-4 километрах от казармы. На стрельбище первый номер расчёта нёс на плече ствол пулемёта весом около 20 кг, второй номер нёс станок пулемёта весом около 30 кг, остальные солдаты несли патроны (металлические коробки с тремя дисками). Винтовки были у каждого. После учебных стрельб солдаты собирали все гильзы. Со стрельбища не отпускали, пока не сдашь по счёту все гильзы.
Иногда для поиска потерявшейся гильзы приходилось перебирать весь снег, чуть ли не сеять его. На стрельбище ходили 3-4 раза в неделю. День был рассчитан по часам и минутам. Подъём в 6 часов утра, отбой в 11 часов, вечером 1 час отводился солдатам на личные дела: написать письмо, пришить чистый воротничок к гимнастёрке, почитать газету и т. п. Питались в столовой в три или четыре смены по подразделениям. Питание было однообразное: завтрак - картошка и кусочек трески, обед – суп с треской, стакан чая, ужин - опять картошка с кусочком рыбы. До армии я никакую рыбу не ел, вот дня 3-4 сидел на картошке и водичке из супа. А потом постепенно, стал и треску есть.
В конце марта нас привели в баню. Всё старое обмундирование сдали, после помывки нам выдали всё новенькое нижнее, верхнее бельё и обувь с портянками и обмотками. Обувь подбирали размером по ноге каждому индивидуально, а вот гимнастёрки выдали всем 5-й размер. Ростом я был всего 1 метр 56 см. В этой гимнастёрке мне можно было ходить без штанов.
Сын за отца не отвечает
На следующий день нам объявили, что завтра отправят на фронт. После обеда собрали комсомольское собрание, в нашей роте большинство были беспартийными. Заявление о вступлении в комсомол мы написали ещё вчерашним вечером. Ранее на политзанятиях мы изучали устав комсомола, политработники проводили специальные беседы, подготовили на каждого рекомендации, как это положено по уставу. Процедура приёма в комсомол проходила быстро, задавали один-два вопроса и потом голосовали. На моей кандидатуре вышла задержка.
В своей биографии я ничего не скрывал, говорил правду, что отец осуждён по 58-й статье. Два человека выступили в поддержку приёма меня в комсомол, а вот третий очернил меня с головы до ног и дал своё заключение: «Комсомолу такие не нужны. Я против приёма». Заключительное слово сказал замкомандира по политчасти. Объяснил, что сын за отца не отвечает, и призвал всех голосовать за приём меня в ряды комсомола. Голосование прошло при одном голосе «против». Мне выдали комсомольский билет. При дальнейшей службе в армии, особенно после удачных операций, меня неоднократно агитировали вступить в партию, даже замкомандира батальона по политической части давал рекомендацию. Я ограничивался ответом, что для принятия в ряды ВКПб я ещё не готов и не достоин. Отвечал я так лишь потому, что не хотел выслушивать от отдельных выскочек оскорбительные слова в свой адрес.
Однажды меня выбрали на полковой слёт (собрание) комсомола. Собрание проходило километрах в пяти от передовой. В сосновом лесу на полянке заранее смастерили скамейки из трёх жердочек и столик для президиума тоже из трёх жердочек. Меня избрали в президиум. День был тёплый, солнечный, в лесу распевали на разные голоса птички, тихо, никакой стрельбы нет, и я с самого начала опёрся на столик и уснул. Проснулся только под громкое хлопанье в ладошки в конце собрания. Почему меня никто не разбудил не знаю. Только после этого случая на такие собрания меня больше не направляли.
Продолжение следует